Некоторые судебные процессы имеют свои характерные особенности. Процесс известного нижегородского политика Александра Бочкарева выделяется тем, что обвинение и потерпевшая сторона, а теперь еще и ФСИН, с упорством, достойным лучшего применения, требуют ужесточения меры пресечения Бочкареву, находящемуся и так под домашним арестом.

Несколько слов о ходе процесса по делу Александра Бочкарева. Процесс, по сути, сдулся, превратившись в “процесс Олега Сорокина наоборот”. В суд являются только те свидетели, которые ничего не знают по существу дела. Зато родственники потерпевшего Дмитрия Дзепы, мама и дочь, без объяснения причин игнорируют (!!!) вызовы в суд. Обвинение как-то незаметно потеряло стимулы доставлять свидетелей на заседания. Зато оно стимулирует ходатайства, направленные на затягивание судебного процесса, выполняя роль адвокатов Сорокина, Воронина и Маркеева в “соседнем” процессе. Речь идет о несколько маниакальном стремлении ужесточить меру пресечения Александру Бочкареву. Мера пресечения, как известно – это не форма наказания обвиняемого, а обеспечительная мера для удобства следствия и суда. Мы видим, что реальное судебное разбирательство не нужно ни прокуратуре, ни потерпевшему, раз такое происходит со свидетелями обвинения. Получается, что обвинение и Дзепа в бессильной злобе просто хотят наказать Бочкарева до приговора мерой пресечения, вымещая на нем зло за то, что свидетели не то говорят. Но это же абсурд! Все-таки надо отделять мух от котлет, а не подменять понятия. Обвинитель и потерпевший, по сути, лишь добавляют лишнюю работу судье Дякиной, которой приходится по нескольку часов в день писать отказы на эти несколько абсурдные ходатайства. Может, лучше ускорить течение судебного процесса? Бочкарев пришел на заседание суда от 11 января не только “с вещами”, но и заболевшим. А мог бы после нескольких вызовов скорой помощи укрыться в больнице. Вот разница: одни затягивают процесс, сливают его, подменяя ходатайствами об аресте, другие за то, чтобы суд выходил на финишную прямую.

На мой взгляд, нет никаких оснований для содержания Александра Бочкарева в СИЗО. Все так называемые “нарушения” с его стороны условий содержания под домашним арестом носят сугубо формальный, а не смысловой характер. Это доказывается целым рядом доводов. Упрощенно говоря, домашний арест применяется для того, чтобы обвиняемый или подсудимый, во-первых, не скрылся, а во-вторых, не повлиял на свидетелей по делу. Первый довод актуален и во время следствия, и во время суда. Бочкарев не предпринимал попыток скрыться. Эта тема не обсуждается. Второй довод более актуален во время следствия, чем во время суда. Потому что уголовное производство завершено. Все показания уже даны, доказательства собраны и повлиять постфактум на это уже много труднее, чем во время следствия. Отсюда, степень опасности нежелательных контактов Бочкарева для судьи объективно не велика, если она не касается прямого или косвенного влияния на свидетелей. В данном случае речь идет о контактах с лицом, которое не является свидетелем по делу. Удивляет то, как обвинение и потерпевший “жаждут крови” Бочкарева. Не уверены в доказательствах его вины и хотят снизить уровень защиты или вообще ее снять?

Есть четко и ясно прописанные условия домашнего ареста. А есть ситуации, когда лицо, находящееся под домашним арестом, доставляется в районный суд на заседание. В данном случае подсудимый не находится в условиях жесткой изоляции с точки зрения окружающих, то есть, родственников, друзей, знакомых Бочкарева, журналистов, для которых здание суда – это общественное учреждение. Поэтому к нему подходят, здороваются, что-то выкрикивают дружественное или враждебное. Он сам совершает или не совершает некие ответные действия. С моей точки зрения, это все регулируется сопровождающим работником ФСИН. От позиции и реакции инспектора ФСИН зависит возможность или невозможность таких контактов. За время судебного процесса инспектор ФСИН определяется с контингентом, который окружает Бочкарева в помещении райсуда: кто слушатель, кто представитель СМИ, кто свидетель по делу, а кто является непонятной личностью. Происходит неизбежный процесс фильтрации, избирательного отношения инспектора в отношении тех или иных лиц. Так было и в ходе процесса по делу Владимира Привалова, когда журналистам и прочим не свидетелям по делу разрешалось свободно общаться с ним, а он находился тоже под домашним арестом. И ни у кого ни разу это не вызвало вопросов, а там тоже были представители потерпевшей стороны – администрации Нижнего Новгорода.

ФСИН ходатайствует об ужесточении меры пресечения Бочкареву под давлением прокуратуры, на основе ее представления. ФСИН фактически принудили к этому. При этом прокуратура поставила себя и выше суда, каким-то образом получив доступ к видеокамерам райсуда. Но ведь прокуратура не занимается оперативной деятельностью на периметре здания суда и внутри него по закону, она лишь поддерживает обвинение. А здесь это и произошло. Может, скоро за судьями будет слежка прокуратуры? Наконец, ФСИН в ходатайстве дает информацию о показаниях видеокамер, не предоставляя сами видеозаписи. Почему? Может быть, они добыты прокуратурой с нарушением законодательства, за которым и должна надзирать прокуратура? Тогда это давление на суд, которое требует адекватной реакции председателя Нижегородского районного суда.

После того, как потерпевшая сторона, а также обвинитель дали понять, что инспектор ФСИН Чернышова, с их точки зрения, недостаточно жестко контролирует Бочкарева, структура, защищая своего работника, перешла от обороны к нападению. По известному принципу: пункт №1 – ФСИН всегда прав, поднадзорный всегда не прав; пункт №2: если ФСИН не прав, то смотри пункт №1. И вот структура сама ходатайствует об ужесточении меры пресечения Александру Бочкареву. С моей точки зрения, инспектора Чернышову таким образом защищать нет необходимости. К ней не может быть обоснованных претензий. Она тактично и грамотно выполняет свои обязанности, изучив тот контингент, который постоянно присутствует на заседаниях суда.

Надо прямо сказать, что невозможно установить полную изоляцию поднадзорного лица, в особенности, в здании суда. Мимолетные контакты просто неизбежны в публичном месте. Необходимо учитывать фактор неадекватных знакомых, городских сумасшедших, просто экстравагантных лиц, которые хотят засветиться в СМИ, оказываясь рядом с медийной личностью. Мы видим какую-то демонстративную нарочитость в действиях Марахова, который прямо на глазах потерпевшего, обвинителя, других лиц, “прилипал” к Бочкареву. Он не мог не предполагать, что в здании суда и возле него может происходить видеосъемка. Зачем таким личностям нужно вот так себя вести, не очень понятно. Бочкареву теперь надо заклеивать себе рот и скрывать свое лицо под капюшоном? Подобные контакты – это не повод для ужесточения меры пресечения для подсудимого. Иначе любой провокатор может по заказу подвести под монастырь любого, находящегося под домашним арестом. Это просто абсурд, формальное “нарушение”, форс-мажор.

Это уже вторая попытка ужесточить меру пресечения Александру Бочкареву за очень короткий срок. Тут мы видим навязывание своей воли судье Марине Дякиной со стороны обвинения и потерпевшего. Мол, вы тогда ошиблись, не отправив его в СИЗО, вот вам еще “факты”. Обвинение и потерпевший хотят придать и так заметному обвинительному уклону у судьи Дякиной некий необратимый характер. Мол, посадила в СИЗО, теперь никуда не денется – даст обвинительный приговор при любом развитии событий в зале суда.

Вижу в этом латентное противоборство судьи Дякиной и обвинителя Кулешовой. Тут борьба за инициативу в процессуальном “матриархате”. Думаю, что судья Марина Дякина – не та личность, которая будет принимать навязанные решения под давлением обвинителя. В зале суда она самая сильная фигура.